В прошлом выпуске «Легенды Алтая» (см. АиФ-Алтай №5) мы попросили читателей присылать нам рассказы о ныне живущих людях, переживших суровые годы Великов Отечественной войны; их воспоминания о фронтовых буднях и ратном труде в тылу, истории своей семьи, села, города, идущие из тех времен...
Ответная реакция не заставила себя ждать – в год 70-летия Великой Победы многие захотели поделиться пережитым или рассказать о своих родных. Сегодня мы представляем первый материал из этой серии: воспоминания жительницы Барнаула Анны БАТОВОЙ, записанные женой её внука Александрой КОБЕЛЕВОЙ.
«Воскресшая» мама
– Моего папу, Никифора Власовича Воронкова, забрали на фронт наскоро. Он с товаром в город поехал, а по пути – в Тальменке – его и «забрили». Мы остались одни с мамой Елизаветой Мартемьяновной – мой новорождённый брат Мишка и я, мне два года тогда было.
Жили рядом в посёлке Красное знамя, рядом с селом Видоново Залесовского района. Там у нас артель была, занималась рубкой леса. Это в первую очередь шла заготовка дров на растопку, делали сани, кадушки, телеги, колёса, потом эту продукцию сдавали на барнаульскую фабрику. Собирались и везли обозом в город. Вот маму после ухода папы на фронт отправляли вместо него туда работать зимой, когда заканчивались сельскохозяйственные работы. Возили их больше чем за 100 километров. Как-то, помню, – выборы были, – позвонили оттуда в наш сельсовет, сказали, что маму убило, придавило деревом. Вся деревня, конечно, была в шоке: мы с братом, малолетние, остались совсем одни. Решили, что в дет- дом нас отдавать не стоит, а надо родственникам нас взять на воспитание, но брать-то нас особо не хотели: нищета такая была…
Председатель сельсовета Антон Миронович приказал уже выделить белой ткани на гроб, вся деревня приготовилась прощаться с мамой, а тут она появилась! Радости моей не было предела, передать не могу!.. Оказалось, погибла женщина из Малого Калтая, соседнего села, но перепутали и нам сообщили.
Бедность, конечно, была страшенная. Мама работала очень много. Часто брала именно ночные смены, чтобы днём своим хозяйством заниматься, ну, и за нами приглядывать. Работала она и молотобойцем в кузне – ремонтировали там бороны. Как-то не вышла в смену, потому что брат серьёзно заболел, так судили её за этот прогул: назначили ей трудиться четыре месяца бесплатно, то есть не засчитывались трудодни. Таковы законы военного времени… Председатель артели у нас был Калинин, он и поспособствовал такому наказанию, никогда за работников не заступался, не выгораживал. Ставил маму на самую тяжёлую работу и припоминал периодически, что мама – дочь врага народа. Её отца, Чунарёва Мартемьяна Кузьмича, забрали в 1937-м – раскулачили и увезли. Причём почему раскулачили-то: были у него хромая лошадь, корова и недостроенный дом. Потом, правда, оправдали. Но, как говорится, а маме что от этого? Отца уже не вернуть, пропал человек без вести, расстреляли его, вероятно. В общем, осталась мама без зарплаты за прогул. Что нам делать? Ели лебеду, клевер ели, лепёшки из них пекли. Короче, шла в ход вся съедобная трава, картошку гнилую собирали.
«Контрабандная» шкура и долька яблока
– Ой, если бы ни корова, так вообще… На ней даже пахали! Лошадей-то не было: всех их забрали и на фронт отправили. В эшелон – и поехали. Делов-то?!.. А как на корове пахать? У неё и ноги не приспособлены – короткие, и вымя мешает. Она ляжет в борозду и лежит. И что с ней делать? Пахать-то надо! «Ты шо легла? С тэбэ и мясо, и молоко, с тэбэ и шкура!», – так у нас говорила бабушка одна…
Корова в прямом смысле, как и говорят, была для нас кормилицей.
А мы же молоко должны были сдавать по 300 литров вроде, сейчас уж точно не припомню. Мама в Барнаул возила молоко на продажу, на поезде – 2,5 часа. Чтоб не скисало, морозила. И по очереди мы его сторожили в холодном тамбуре поезда. На вырученные от продажи молока деньги пытались купить лоскутов на одежду.
На ноги одеть тоже было нечего. Мама тайком выделывала шкуры коровы, чтобы хоть какую обувку нам сшить. Пришла как-то к сапожнику, тот снял с нас с братом мерки, но выполнять заказ и не спешил, мужикам ведь шили в первую очередь. Когда дошёл до нас черёд, нога уж подросла – и обнова мала. Так что ходили по осенней холодной липкой грязи босиком. Я туберкулёз так схватила. А за то, что мама не сдала эту шкуру в колхоз, если б узнали, посадили бы. Надо было сдавать её на нужды фронта. А зимой в валенки приходилось солому толкать – дырявые были и не по размеру.
Шерсть ещё сдавали – вязали носки, варежки с отдельным указательным пальцем, такие, чтоб солдату стрелять было удобно.
Маме нашей досталось сполна. У кого хоть старики были, помогали, а мы-то совсем одни. И тын она городила, садила огород (а он у нас был 70 соток!), за скотиной ходила – всё одна. Ну я, как немного подросла, помогала ей во всём, конечно. Что скажет, то делаю. А ведь норма покоса в колхозе у них была 100 соток в сутки!
А, надо сказать, мама, несмотря на такое тяжёлое время и то, что постоянно работала, была активисткой. Выбрали её в школьный комитет. Помню, на один Новый год каждый член родительского комитета должен был придумать что-нибудь для школьной ёлки. Это сейчас дают детям подарки, а тогда, в войну, о каких подарках могла идти речь? Ёлку-то украсить было нечем! Вырезали и клеили игрушки и гирлянды из обычной бумаги, кто какую найдёт, называется. И раскрашивали, кто чем найдёт. Но праздник есть праздник, а мы, дети, всё равно ждали чуда. И вот мама поехала в Барнаул на базар и купила там большущее красивое красное яблоко – повесить на ёлку или подарить кому из школьников за самое лучшее стихотворение, уж не знаю там... И вот стояло это яблоко, стояло на полке, ждало своего часа, я ходила и на него всё смотрела. Не выдержала однажды, думаю, дай отрежу, ну, маленький кусочек: уж больно оно красивое! (А яблоки мы, конечно, видели очень редко.) Мама меня очень за это ругала потом, естественно.
На рыбу пришла - живу
– Папу мы с войны так и не дождались. Сначала пришло письмо с сообщением, что он без вести пропал, потом – уж лет через пять после войны – нам сообщили, что он погиб, но могилу на тот момент так и не обнаружили. Стали платить мизерную помощь.
И вот только в 2006 году в одной нашей барнаульской газете вышла статья, что под Курском отряд поисковиков-добровольцев проводил работы, и нашли нашего папу по медальону и теперь разыскивают нас, детей погибшего – брата Мишу и меня. Оказалось, погиб он на Курской дуге в 1943 году, был артиллеристом. Я потом добилась, чтобы его имя указали на доске почёта мемориала памяти погибших в годы Великой Отечественной войны у нас в городе.
Остались у меня от папы только пара фотографий и очень отдалённые дет- ские воспоминания. Мне всё интересно было произнести слово «папа», но вот как сложилось… А есть ощущение, что он любил нас очень, и мама это подтверждала. Говорила всё, что я на рыбу пришла. (Смеётся.) Была такая примета деревенская, если в семье ожидается ребёнок, муж идёт ставить морду (плетёная корзинка в виде цилиндра с горлышком) на рыбу. Если рыба пришла, значит, ребёнок родится здоровый и будет жить. Вот папа принёс много рыбы, и она не ушла из сети, несмотря на то что вода в тот день сильно прибыла из-за дождя. Вот я всё и живу.
Досье
Анна Никифоровна БАТОВА (Воронкова).
Родилась в 1939 г. в посёлке Красное знамя села Видоново Залесовского района.
Окончить «семилетку» из-за болезни не удалось, в 17 лет устроилась на ткацкий меланжевый комбинат проборщицей. В 1959 г. вышла замуж за Геннадия Викторовича Батова.
С 1966 г. работала товароведом в магазине Текстильшвей- обувьторга, тогда же окончила вечернюю среднюю школу рабочей молодёжи, а через несколько лет – Техникум советской торговли Министерства торговли РСФСР по специальности «товароведение».
В 1971 г. получила звание «ударник коммунистического труда», с 1987 г. является «Ветераном труда».
У Анны Никифоровны и Геннадия Викторовича две дочери и двое внуков.
Волчий угол. Алтайский пенсионер о детстве в тылу 
Как жительница Новоалтайска оказалась в немецком гетто