- Вы, - подшучивал Сан Саныч над коллегами-шоферами, - чего видите в центре деревни? Дома да сараи? Ну, может быть, солнце, если догадаетесь в небо посмотреть. А я - это же водевиль в четырёх действиях - выхожу утром во двор, открываю калитку, впускаю во двор солнце, и оно катается по росной траве! А я смотрю и вдохновляюсь. Отсюда и весёлый!
Сан Саныч был весёлым не только на людях, он и наедине с собой оставался таким. Выезжая в рейс без пассажиров, Сан Саныч, чтоб не скучать, часами рассказывал вслух смешные истории и байки и смеялся над ними. Случалось, не раз удивлялся: «Если бы кто записал меня на видео, подумал бы: как его за руль посадили?»
СЕГОДНЯ его послали в город, а это полтораста километров в одну сторону. Получив на руки путёвку, Сан Саныч забежал домой, сказал, чтоб не ждали к обеду, и с легким сердцем вырулил на трассу.
- Во, попутчик дожидается! - воскликнул он за деревней. Остановил машину, вышел из кабины, стал на место предполагаемого пассажира.
- До города подбросите?
- Вернулся в кабину, опустил боковое стекло, высунулся:
- А тоску в пути нагонять не станешь? Нет? Тогда милости прошу к нашему шалашу.
Он открыл и закрыл правую дверцу, будто в кабину сел пассажир.
- Ну, с богом! - Сан Саныч уселся поудобнее, и включил скорость.
- Кто слово первым молвить станет? Ладно, с меня начнём.
Помолчал минуту, перебирая в памяти истории из собственной шофёрской жизни, засмеялся:
- Вот эта тебе понравится! Тебя кличут-то как? Семёном? Слушай, как дело было. Надумала бабка Ярцева за дровами в соседний район съездить, выписала машину в конторе, пришла в автопарк. Меня ей дали, и мы поехали. А сразу, как только бабка уселась в кабине, сказала: «Сашка, знай, у меня слуховой аппарат. Я только с ним слышу. Но когда машина гудит, со мной говорить бесполезно».
И мы поехали. За деревней я что-то рассказывать стал - не сидеть же немтырями. Бабка что-то в ответ буркнула. Словом, обменялись дипломатическими речами, познакомились поближе. Я на дорогу гляжу, но рассказывать продолжаю. А потом меня как током стукнуло: слушательница моя глухая, как пень, сидит. А на меня глядит!
Вот, не поверишь, Семён, покатился я со смеху, из кабины вывалился бы, если б дверца в ту минуту ненароком открылась. И бабка себе тоже заливисто так, весело смеётся. Я хохочу, и она мне не уступает. Просмеялся я кое-как, аж до коликов в боках, говорю вслух, вот, мол, и поговорили. Бабка кивнула в ответ.
Сан Саныч представил, как смеётся Семён, выдержал паузу, продолжил: - Проехали немного. А у меня тёрпу молчать в пути нету; я бабке рассказываю свои истории, руками размахиваю, смеюсь, аж на обочине полевым мышам слышно. Гляжу - она опять хохочет. И вот что интересно - над чем смеётся, мне не понять никак. Вернулись к вечеру домой, дрова разгрузили, тут я и спрашиваю: «Бабка, ты чё смеялась-то?» Она мне и отвечает: «А мне чё остаётся? Вижу - рассказываешь. А я знаю - забыл про мою глухоту. Не стану же я говорить, чтоб молчал, поддакиваю, а сама вообще ничего не слышу».
И побеседовали мы с ней! Водевиль в четырёх действиях с удачным концом! Ты, случаем, не режиссёр? Жаль! А то сочинил бы кино!
ГОРЫ ЗАКОНЧИЛИСЬ, впереди предстоял затяжной спуск. Сан Саныч всегда здесь останавливается, чтоб окинуть с высоты родные просторы. Даже утопающая в снегу деревня нравится ему неповторимой красотой своей. А осенью может просиживать часами здесь, восхищаясь природой и наслаждаясь чистым свежим воздухом, необъятной ширью полей, весной любуется зеленеющими лесополосами и белыми облаками в голубом небе. Ах, эти белые облака…
- Так, хорошего помаленьку! Приём солнечных ванн закончен, душу подзарядили! В путь, Семён! Дорога зовёт, зрители в городе волнуются.
Пустынная дорога Сан Саныча не напрягала, и он продолжал вслух беседовать с невидимым попутчиком:
- Я одно время занялся пасекой… Мне её отец в наследство оставил. Как это… рождён я стать шофёром, и пчеловодом быть просто не обязан. Дороги не хватит, чтоб рассказать про мои мытарства с пчёлами. За любое дело надо браться смело, но только в машине вся жизнь моя… А ты чего молчишь, Семён? Твоя очередь рассказывать!
- Меня шмели кусали, так я теперь не только пасеку, но каждую пчелу за версту обегаю!
- Ага, бешеной собаке семь вёрст не крюк. И Сан Саныч стал рассказывать собственную историю, случившуюся с ним в тот год, когда ещё был жив отец; как если бы вспоминал Семён.
- Поехали мы на Гараниху; лог есть у нас такой, - начал он, - там когда-то стояли овцы, и можно было нарезать лопатами кизяки для печи. Хлеб, знаешь, какой вкусный в русской печи! Сейчас-то таких печей не осталось почти. Приехали; коня из телеги выпрягать не стали – работы немного, чего зря время терять. И, правда, спорилось дело, весело шло. И тут, скажу я тебе, отец предлагает посмотреть пескарей.
Спинки у них какие-то интересные, чёрные; отчего бы не посмотреть. Подошли, глянули. Там затончик этакий, игрушечный совсем, и водопадчик маленький. Мелко, и стайка пескарей, представляешь, стоит! Может, штук двадцать. Я говорю: «Пап, давай перепрудим, и я пескарей вычерпаю». Ну, и давай! Отец пласты режет, я ношу. Он режет - я ношу. И мы уже всё - пруд подняли, ловить пескарей можно. Отец последний пласт принялся резать, лопату поглубже воткнул, пласт выворачивает… И, представляешь ты, выворачивает он шмелиное гнездо.
Знаешь, мох скрученый такой, и оттуда – шмели! Сколько, я не знаю. И как они оттуда быстро?.. Мамоньки! Светы божие! Я ка-ак глянул… Пчёлы хоть маленько, ради приличия, для предупреждения, покружат над тобой. А эти звери… целенаправленно - хоп, и в виски. Я пулей бульк в этот свой пруд. Знаешь, вместе с рубахой окунулся. Мелковато, однако, получилось. Окунуться-то я окунулся, а спина потом всплыла. И шмель по мне прострочил.
Знаешь, он как… этим… Сан Саныч хотел и не смог подобрать точное определение. - Как… раз, два, три… И в спину мою, спину! Жуть! Меня выгнуло всего, я голову приподнимаю… А тут конь… он в камышах стоял… - Сан Саныч остановил машину. Глаза круглые, руками машет, словно рой шмелиный только что набился в кабину. - Слышу… Вот знаешь, хрястит камыш! - Сан Саныч заливисто хохочет. - Это конь наш удирал с кизяками от шмелей, да по камышу, по камышу, напрямую… Но коня не тронули. А я лежу в воде и думаю: «Тронут, и вот это всё, капут телеге придёт, как Гитлеру в Берлине в сорок пятом». Причём тут Берлин, гадал я потом долго.
Сан Саныч перестал смеяться. Посидел, облегчённо вздохнул. - Ну, вот, я тут полежал, боль перетерпел. Шмели разлетелись. Но больно-о-о… О-о… Как по лопатке-то - прямо прострочил из пулемёта. Изогнуло, говорю, сильно меня, вообще, жутко. Такой вот водевиль в четырёх действиях!
Сан Саныч тронулся в путь. - Ты спрашиваешь, причём тут водевиль в четырёх действиях? Действий, конечно, может быть и больше, а про водевиль я тебе без утайки скажу. Тут всё есть: завязка, кульминация, развязка, и занавес в конце, с бурными, переходящими в овации, аплодисментами. И все довольны, все смеются. Выспросив у попутчика, когда тот будет возвращаться в деревню, Сан Саныч обрадовался возможности обратную дорогу коротать вместе.
- Ну, слава богу и немножко нам, Семён! Приехали!
Управившись с делами, Сан Саныч, как просила жена, купил необходимые продукты, а сверх того добавил игрушку внучке, и остался доволен. «Бутылочку винца с устатку бы купить, суббота же, баня будет, - подумал Сан Саныч, но возвращаться не стал, чтоб не сглазить обратный путь, - дома куплю». - Вот и ладно, что не опоздал! - обрадовался Сан Саныч, представив в кабине Семёна. - Возвращаемся! Пока ехали по улицам, он выяснил, что Семён побывал в столовой и потому от пикника на скорую руку отказывается. - А я перекушу, чтоб ливер успокоить, - улыбнулся Сан Саныч.
НА ВЫЕЗДЕ ИЗ ГОРОДА он остановил машину, на берегу выбрал удобное место и стал ужинать, восхищаясь рекой. Широкая, она заставляла трепетать его сердце; волновала то ли спокойствием своим, то ли отражением домов высоких, что выстроились в ряд неподалёку. Освещённые заходящим за горизонт солнцем розовеющие облака манили к себе, хотелось окунуться в них, броситься со всего разбегу, как в далёком детстве ныряли в копну подсохшего сена с ещё не выветрившимся запахом, дурманящим воображение.
Сан Саныч навсегда сохранил в памяти те беззаботные мгновения, когда в нечастые минуты отдыха старшие дозволяли им покувыркаться на свежем сене. До сих пор сны ему снятся, в которых они с дружками-копновозами коней на водопой гонят, а потом купают их и сами купаются в речушке небольшой, где и воробью-то с головой не скрыться.
А ещё снятся быстрокрылые серебристые самолёты над облаками, в которых безмятежно, как ребёнок в колыбели, солнце спит. Несбывшуюся мечту стать лётчиком Сан Саныч через всю жизнь несёт; он и шофёром-то стал только потому, что баранка автомобиля видится ему штурвалом самолёта. «Купалась осень в утреннем пруду, наготой своей издалека блистая. И думал я: а если подойду, сказка эта сразу ли растает?» - с лёгкостью подумалось Сан Санычу, и он удивился складности неизвестно откуда появившихся в душе слов.
Постоял, прислушиваясь к себе. Но слов больше не было, и он решил, что душа сказала всё, что хотела, коротко и лирично. «Почему утренний пруд, а не вечерний?» - Сан Саныч завернул остатки пищи в пакет, прошёл к машине. Заговорил только после того, как осталась позади автозаправка и пошли дачные домики. - Так. Не трепыхается теперь сердчишко, как у воробьишки, - сказал. - Я тут, слышь, Семён, малость расчувствовался. Неравнодушен, видишь, к реке да восходам-закатам.
Дома, сам знаешь, ни речки правдашней нет, ни времени, вот и урвал десяток минут. Может, мы с тобой дома по стопке пропустим? Что, совсем не употребляешь? Оно и правильно; я тоже свою зарубку знаю. Расскажи чего-нибудь, а то всё я болтаю без умолку. Не отвлекаясь на разговор, Сан Саныч проехал мост и милицейский пост, прибавил скорость. - Вижу, друг, опять моя очередь писать историю деревни.
Расскажу тебе про своих соседей. Гаврилыч… ты не знаешь, кто такой Гаврилыч?! Сосед, трактористом работает. Мужик временами хороший - когда не пьёт. А не пьёт он, когда спит или работа хорошая подвернётся, чтоб совсем денежная. Как пахота, например, да чтоб никуда не срывали с поля. Словом, добровольно лишний раз стопку никогда не отставит. Видя такое дело, жена прячет водку в потаённые места. Где ни спрячет, хоть в землю закопает, найдёт Гаврилыч и опростает посуду. Он не виноват, его таким уродили. - О, да ты, кажись, кимаришь, друг мой! - удивился Сан Саныч - Духотой сморило.
Но я историю-то доскажу. - Доскажите, доскажите. - Сан Саныч засмеялся, ответив за предполагаемого попутчика: - Слушает он! Дома выспишься. Дай душе сполна вечернею природой насладиться! И он продолжил сам с собой разговаривать: - Купила как-то жена Гаврилыча бутылку. «Куда, - думает, - спрятать? В закроме с пшеницей находил, в погребе разыскал, в поленнице. На чердак!» Залезла на чердак, а там, как в деревне повелось, вечный хлам, скидывают туда всё, что мешает под ногами, но когда-то может пригодиться. День проходит, третий миновал.
И тут прибегает трезвый муж домой. Он запчасть от трактора колхозного на чердак бросал, чтоб потом поближе взять. Залез. А внизу жена заходила кругами. «Ты чё там делаешь?» - «Не твоё дело!» Не может муж запчасть разыскать! Ищет. Жена опять: «Ты чё там делаешь?» - «В твоём хламе своё найти не могу! Накидала тут! То ли краном поднимала!» Жена никак не унимается, минут через пять снова кричит мужу: «Ты чё там так долго копаешься?» До того вдруг дошло: неспроста курица раскудахталась.
И начал искать. Нашёл бутылку и напился. До глубокой ночи с чердака слышались пьяные песни. Такой водевиль в четырёх действиях, Семён. Я рассказал - ты слушал, вот и скоропчили дорогу.
Сан Саныч был в своём репертуаре, на сердце было легко. Солнце уже почти улеглось на ночлег, но последние лучи его, покуда горизонт виднеется, всё ещё продолжают разукрашивать облака. День заканчивается.
САН САНЫЧА ЖДЁТ ЖЕНА, ждёт внучка, которая, конечно же, теперь крутится у ворот, высматривает деда. Ждёт ужин и ждёт баня. Через полчаса он будет дома! Сан Саныч стал весело напевать.
Иван СКОРЛУПИН, Петропавловский район.
Мэрия обжалует действия оперативника, опечатавшего кабинет главы города 
Ольга Ратушная из Барнаула победила в телешоу для бывших заключенных