- Мунюнька, пойдем гулять.
- Не пойду: ты дразнишься.
- Ну, пойдем, я больше не буду, чесслово! Пойдем, Мунюнька!
- Мам, она обзывается, я ее отлуплю сейчас.
- А что, Мань, ласково так получается - Мунюня. Чего сердиться-то?
- Ага! Это Панариха свою корову так зовет. Идет по деревне и на всю ивановскую вопит : Мунюнька, Мунюнька… Аж в ушах звенит. А эта дура Галечка за ней повторяет, даже голос такой же визгучий делает. Знаешь, как противно!
- Во-первых, не Панариха, а тетя Настя. Во-вторых, Сашка и Серега Панарины услышат, как ты их мамку навеличиваешь, и точно тебя поколотят. А ты, Галина, не дразнись, не хорошо сестру обижать. Она старшая, давно могла бы тебе так всыпать - по первое число. Но терпит, жалеет тебя, маленькую.
И чего это вы придумали прогулку? На улице метель - света белого не видно, ночь на дворе, а вы – гулять…
- Так потому и ночью, что днем нельзя; занятия отменили из-за этого… штормового предупреждения; скажут: "В школу не пошли, а гулять - пожалуйста, и мороз не помеха". Да мы возле крыльца побудем, в затишке, - канючила Галка.
- Ладно. Снег от крыльца откидайте, вам все равно ведь, как играть, а отцу какая никакая, а подмога.
Галя и Маша быстро оделись, натянули валенки, и, схватив с припечка варежки, разом навалились на тяжелую утепленную дверь. Снег налетел даже в веранду, на полосатые половички, насугробился под дверью, а крыльцо вообще пришлось добывать из белых недр. Хорошо еще, что свежие наносы пухово легкие. За высоким домом ветра совсем не было, да и мороз не чувствовался.
Галка подняла голову и прислушалась.
- Мань, кричит кто-то. Слышь?
Сестра опустила лопату, замерла. Сквозь рев бури пробивался голос. Девочки обошли угол избы и опять прислушались. Метель рвала полы старых пальтишек, хлестала по глазам, зато крики стали слышны отчетливее.
- Кажись, возле лесополосы или на дороге за Боровскими. Пошли? Галюня кивнула головой. Зимой околичный путь вдоль железнодорожных путей переметало, даже высокие плетни не мешали кататься на лыжах. Странно, что крики неслись именно оттуда, с октября по март там не ездили и не ходили. Снегу за последние три дня непогоди накопилось целые горы. Проваливаясь по пояс, дети двигались сквозь зимушкины перины. Ветер толкал их в спину, подгонял.
Напротив огорода Боровских действительно что-то темнело. Через минуту сестры с удивлением рассматривали высокую тетку в красной кофте с сидящим рядом бутузом годов пяти, закутанного поверх пальто в женскую шубу. Галина шмыгнула носом:
- А вы чего раздетые? Можно кашель подхватить.
Женщина ответила с отчаянием:
- Мы заблудились…
- Как это? - не поняла Галка.
- Потеряли дорогу…
- Как можно потерять дорогу, на которой стоишь? Да вы оденьтесь, а то и впрямь простудитесь, - вмешалась Мариша.
Незнакомка послушно сняла с сына нахолодевшую шубу, надела, зябко поежившись, и жалобно спросила:
- Вы уверены, что мы на дороге сейчас? Давно в деревне живете? Знаете, где дом у Бондаревых?
- А чего сумлеваться? Мы летом по этому месту каждый день гусей на болото гоняем, с бабушкой. Тут заблудится ни как нельзя, плетень - вот он, руку только протяни, и любую чащину выдернуть можно, - солидно ответила младшая девочка. - Идемте, мы проводим вас до Бондаревых. Они за Молостовыми живут, огороды встык, - добавила старшая, и первой покарабкалась сквозь сугроб.
Теперь ветер дул справа, мешая и тормозя.
- И точно, забор… близко-то как… - удивленно воскликнула женщина, ощупывая высокий горбыль. Она все еще с трудом верила в появление малолетних аборигенок.
- Конечно, забор. А как же, иначе коровы всю капусту сгрызут. Они знаете, какие нахальные? Не успеешь забыть калитку закрыть, они уже за оградой, топчутся на грядках… а попадает мне, будто все это я сама натворила, - сквозь завывания пурги кричала Галка. Ну, не умела она молчать! Болтала даже с риском захлебнуться снегом.
Пробороздив белое море огорода, путешественники приостановились под защитой стены. Горожанка облегченно опустила сына с рук.
- А собаки здесь есть? Не покусают нас?
- В такую погоду их и палкой не выгонишь из конуры.
- У Боровских Кукла знакомых не трогает. А мы с ней еще и друзья. Не бойтесь, - добавила Галя, подпрыгивая по-воробьинному, чтобы согреться.
- Ну, все, пошлите дальше, а то холодновато что-то, - предложила Маша. Буря старалась столкнуть продрогших путников в лесополосу, опоясывающую степной поселок. Ледяной вихрь лез за воротник, пробирался за пазуху, резал глаза. Высокие широкие заносы пересекали дорогу поперек, но попадали и ровные участки гладкой колеи, на которых можно было отдышаться, повернувшись спиной к ветру.
- Девочки, стойте, вы правильно идете? Боюсь, и в середине деревни … можно замерзнуть, - волновалась во время короткой остановки женщина. Она все еще судорожно, нет-нет, да и хватала малыша за плечи. - Вы же приезжали к Бондаревым летом, ходили к ним мимо тополей. Помните?
Они рядом, просто в такой пурге и своей вытянутой руки не увидишь. Здесь нет другого пути, - успокоила ее Маня. Попутчица прошла в сторону пару метров и нащупала ветки. - Правда, деревья… неужели все кончится …Борюсик, миленький, потерпи… еще чуть-чуть… Скоро до дома доберемся. Ты на печку залезешь. Бабуля блинчиков заведет… Сладеньких…
Она заплакала, и горячие слезы растапливали льдинки на ресницах, тут же превращаясь в новые сосульки вокруг измученных глаз. Маленький мужчинка тут же заревел, не вынеся маминых слез. Галина, прирожденная нянька (хотя младше ее в семье ни кого не было, бегала по соседям к младенцам), быстро ухватила мальчика за руку и повлекла за собой. - Чего завыл? Ты же мужик! Ну-ка, идем своими ножками. Видишь, мамка устала и замерзла, пока тебя шубой грела. Давай-давай, идем-идем!
Родственница Бондаревых как-то не вовремя расслабилась. Она плакала и плакала, ползя через сугробы на четвереньках. Маше приходилось ее поддерживать и подбадривать. Ее сын, наверно, почувствовав беду, упорно карабкался под руководством Гали. Вскоре он спросил несчастным голосом: - У тебя тоже полные валенки снега? - Нет. Тебе штаны покупают, а нам баба Фиса шьет, широкие, с резинкой внизу, чтобы на пимы натянуть можно было. Тогда снег туда не попадает. Ты попроси, чтобы тебе тоже такие сделали.
- Мне не надо в городе таких штанов, у нас тротуары везде подметенные. И в садике смеяться будут. - Так ты в садик ходишь? На весь день, да? Мамку с папкой не видишь. А кто тебя любит, когда ты в садике? Никто? Разве так можно? Бедненький! Ну, не плачь, ты же мужик! Скоро к бабе-деде придешь, на печке отогреешься. Не ной, Борис! Ну, вот и все. Девочки подвели страдальцев к самому крыльцу нужного дома.
Женщина зарыдала в голос: - Пришли… синие косяки… наши… и ручка та же… Она толкала запертую дверь, била кулаками в дубовые доски и кричала, а потом бессильно села на ступеньки. - Они не слышат… их нет дома… что же делать… - Окно светится голубым, наверно, телевизор смотрят. Из-за него и не слышно. Надо в окно постучать, - сказала Мария. Под окном лежал огромный сугроб до самых стекол.
Лезть в него не хотелось, но женщина совсем раскисла, а Галинка напоминала замерзшую на лету синичку: губы посиневшие, ресницы смерзшиеся, на варежках комья льда. Маришка до боли стиснула зубы и шепотом приказала : - Ты же старшая, давай-давай, сама-сама… От ее злобного стука рамы затряслись и зазвенели. В деревне оконные стекла почему-то называют шипками, к одной из них со стороны комнаты прилип силуэт и расплющенный нос, потом тяжелая входная дверь открылась в сени. Маша вернулась к крыльцу. Звякнула щеколда.
В селе не принято спрашивать: "Кто тут?", просто открывают - и все. В освещенном проеме появилась высокая сутулая фигура хозяина. - Таня! Да ты с ума сошла! В такую непогоду приехать… заходите! Боря протянул деду руки, и тот одним движение перенес орущего внука через снежный гребень на пороге и опустил на вязанный цветистый кружок. Затем старик прямо в тапочках шагнул на крыльцо, подхватил сноху под мышки, рывком поставил на ноги и повел в веранду.
- Папочка, мы живы… мы живы… - билась в истерике гостья. - Да-да-да, не плачь, дите напужаешь. На печку сейчас же… молока горячего…бабка блинцов вам… быстренько… Маня дернула сестренку за рукав: неприлично подсматривать чужую радость, и сестры побежали со двора. Обратный путь оказался почему-то гораздо труднее. Пальцы рук и ног ныли, колени совсем онемели и не гнулись. Не было сил переходить заносы, и девочки переползали их, совсем как Борюсик, при этом снег попадал не только под пальто, но и под вельветовые "толстовки", под подолы платьиц до самого пояса.
Когда они повернули на свой край, дорога вдоль лесополосы показалась райской: теперь дуло в лицо, толкало назад, отбирая отвоеванные метры, и гладких участков совсем не было: улица превратилась в сплошной волнистый сугроб. Приходилось останавливаться через каждые десять-пятнадцать шагов.
На очередном отдыхе Галка тоскливо сказала: - Мамка нас потеряла… - Ага… - Она, наверно, выходила, кричала нас - Да уж! - Хорошо, хоть папки нет дома! Она-то не больно бьет. - А если разговаривать с нами не станет? Дня два уж лучше пусть отшлепает Вскоре Марье пришлось уговаривать обессилившую сестренку так же, как та недавно упрашивала своего подопечного:
- Давай, Галь, пройдем еще маленько. Смотри, мы почти возле Пятовых. Боровские, и другие Боровские, и Гавриковы позади уже. Галечка, милая, давай еще немного, сейчас наш двор начнется. Или хочешь под своим забором окоченеть? Ну, еще чуть-чуть! - Попадет нам и крыльцо не откапали не могу больше - Можешь! Ты все можешь! Кто Платоновым Сергуньку вынянчит? Ты одна у нас такая на улице! Держись за мой валенок, только не стяни. И мамка нас любит, даже когда в угол ставит. Как она без тебя? Ну, пожалуйста, идем вона наша калитка!
Девочки кубарем скатились в долгожданный затишек родного дома, отдохнули на крыльце и вошли. Вокруг них радостно запрыгала дворняжка Найда, подобранная позапрошлой осенью за деревней в первое утро своей собачьей жизни и ставшая для всех седьмым ребенком в семье.
- Мам
Ответа не было, спицы в руках матери замелькали быстрее. - Мы пришли Тишина. Раздевшись, прогульщицы без напоминаний понесли валенки, сушить. Мария Михайловна мельком глянула на заледенелые штаны, звенящие и несгибаемые, как рыцарские латы, и только качнула головой. Найда следом притащила кусок льда, внутри которого спряталась маленькая рукавичка.
- Сердится, - шепнула Машка. Галя кивнула головой и умело заныла: - Мам, я есть хочу дай молочка Вот хитрая! Отлично знает, что у мамы настроение всегда повышается, когда она кормит ребятишек, особенно младшую, не пышущую здоровьем, Галину. Мать молча отложила носок и шагнула к печке.
На краю плиты стоял эмалированный ковш с горячим молоком. Ждала! Маманя их ждала! Сестренки переглянулись. Собачонка всячески изображала радостную готовность присоединиться к ужину: виляла хвостом, подпрыгивала почти на метр и тявкала. Хозяйка разбавила остатки в ковше холодным молоком из крынки, накрошила хлеба и вылила в "чаплыжку" на полу.
Раньше собачку кормили у входной двери, пока отец не привез пару месячных поросят. Толстощеких младенцев поселили в прихожей, т.к. март выдался холодным, и они не выжили бы в сарае. Подросшая Найда встретила новых жильцов настороженно: бурная радость и ласки юных хозяек вызвали у нее жгучую ревность. Да и кормили малышей тем же, чем ее - молочной тюрей.
Возле соломенной подстилки стояла чугунная сковорода с обломком вместо ручки, полная теплого корма. Это бабка Анфиса мысленно вымерила наибольшее расстояние от обеденного стола и устроила им кормушку. Хрюшки не менее тщательно вымерили - без помощи математики! - наибольшее расстояние от своего "корыта", покрутили хвостиками-завитушками и… организовали поросячий туалет. Прямо под человечьим столом!
Пришлось переносить сковороду на кухню и есть не только в одном месте, но еще и одновременно, потому что ушастики не желали голодать, когда кто-то насыщался. К великой радости младших детей! Их конкурсы - кто громче чавкает - приводили родителей в ужас, да еще и новички отличались веселым нравом и готовностью играть во все и всегда. Собачонка взбунтовалась!
Отказывалась принимать пищу у порога и лаяла до тех пор, пока ее не покормят вместе со всеми. Она переволокла свой коврик из прихожей в детскую комнату, выразив так великое презрение к новым соседям, но и после свинячьего переезда в сарай не захотела возвращаться на прежнее место, перетаскивая коврик на ночь под любую кровать. Найда была гладкошерстой ошибкой суровой природы ростом с кошку. Ее пожалели и не выгнали на улицу из теплых комнат, держали за живую игрушку для малышей.
Двор охранял Пират - огромный лохматый пес, овечка по совместительству: каждую весну его стригли "для носков и варежек с собачьей ниткой". С печки мягко спрыгнула кошка Балалайка. Собака услышала, торопливо хватанула несколько кусков хлеба и отошла, облизывая губы; легла поодаль, терпеливо ожидая очереди. - Вот, смотрите и учитесь, как надо почитать мать. Даже приемную. Учитесь хотя бы у животных, если слова для вас ничего не значат! - сурово сказала Мария Михайловна.
А что было смотреть? Этой картиной любовалась вся семья по пять раз на дню. Гулены залезли на обширную печь к бабушке, и мать выключила свет. …Когда спасенный щенок кричал на весь мир и слепо тыкался в поисках родного лохматого живота, Балалайка кормила очередное потомство. Она прижимала уши, сердито жмурилась, и, наконец, встала, стряхнула своих переростков и подошла к малышу. Сначала недовольно обнюхала, отошла, потом вернулась и улеглась перед его носом.
С тех пор девочки не кормили найденыша из пипетки, не клали его на грелку, не убирали слепыша из-под ног обратно под кровать. Кошка стала для него и кормилицей, и нянькой, и учительницей. Повзрослев, собачка ловила мышей проворнее котят, однако на охоту предпочитала ходить с людьми. Каждый сельский ученик обязан отловить весной пятьдесят сусликов и сотню мышей.
Доказательством выполненного долга служили хвосты, отрезанные у убитых грызунов. С первыми лужами начинался настоящий охотничий сезон, и все в школе лопалась от зависти при виде умницы Найды. Каждый раз она несла приемной матери мышь; теряла, ловила новую, но никогда не возвращалась с охоты без подарка. Ее чашка была неприкосновенной. Ни кому, даже господам, даже-даже щенкам, она не позволяла трогать ее во время трапезы. И только мачеха могла безнаказанно есть из священной посуды в первую очередь.
В темную кухню вошла мать, подошла к окну, пытаясь что-нибудь разглядеть в снежных завихрениях, прислушалась к завываниям и стонам во Вселенной. - Мам… мам! А можно замерзнуть посреди деревни? - Легко. Если деревня чужая, еще проще. Ты чего не спишь? - А взрослые тоже могут? - Конечно. Стоит только запаниковать, и все пропало. Стихия - страшная вещь. В степи еще и волки бегают.
- Мам, а почему природа бывает такая злая? - Что ж так сразу - злая? Я вот все время на Найдушку смотрела. Спокойно лежит, не скулит, не воет, значит, у вас все в порядке, живы-здоровы, только задерживаетесь где-то. - А собаки откуда все знают? - Ну, наша такая умная, что только не разговаривает. А про вас всё чувствует, потому что… Вы же ее… обожаете? И она вам взаимностью платит. Природа также поступает: если ее любишь, она никогда не погубит, обязательно помощь пришлет. Согрелась? Спи.
Об авторе
Мария Чадова. Родилась в 1953г на разъезде между станциями Топчиха и Алейск, образование высшее, учитель рисования, имею троих детей и двух внуков, публикуюсь с двенадцатилетнего возраста, в 2008г. вышел маленький сборничек стихов "Почеркушки", подрабатывающий пенсионер
Мария ЧАДОВА. Стихотворения 
Волчий угол. Алтайский пенсионер о детстве в тылу