Дмитрий МАЗАНОВ. Рабство (рассказ)

Да и ждать вестей было не от кого; его отец как-то так и сказал при встрече: "Подох где-нибудь. И хрен с ним". А мать. Мать обезножила и страдала невыносимыми болями. На вопрос по телефону об Игоре лишь плакала и стонала: "Ах, и не спрашивай. Пропал где-то. Бедный мальчик." Был еще младший брат. Но у брата есть жена, дети и огромное желание жить богато. "Где Игорь?" - спрашиваю. "Да мы как-то искали". "В милицию ходил?". "Нет. Всё, знаешь, времени не хватает".

И вот - знакомый голос в телефонной трубке: -"я сегодня из рабства бежал. Год батрачил, без десяти дней - год. Всю ночь пешком шел по бурану, замерз, как собака. К тебе можно?

Можно ли ко мне, если я сам живу на квартире? Вот уже полгода, как сдаю свою за невозможностью оплачивать услуги. Там теперь чужие люди, а я - с матерью, в ее однокомнатной, и просвета в моей жизни не видно.

-- Я зайду?

- Нет, Игорь. Я сам в гостях, - и, словно оправдываясь, советую, - Иди домой, черт с ним, с отцом. Там мать - мать заступится.

- Никто уже не заступится. Мама скоро год как умерла, мне люди сказали. А с отцом. Ты сам знаешь, какие нынче родственники.

Знаю. По себе знаю. А еще я знаю, что Игорь - человек другого общества и века: абсолютное дитя, страдающее наивностью, а непобедимая тяга верить всем и каждому сочеталась с другой - пить с первым встречным. И мне иногда казалось, что вопрос жизни и смерти для Игоря предрешен в ближайшем будущем.

Во все времена такие люди не отличались долгожительством, а уж в наше-то. "Хорошие люди Богу нужны", - говорят о таких верующие. Неверующие - проще: "Мухи не обидит". И, правда, не обижал: ни человека, ни мухи, ни жены. Помню, как гнала она Игоря по улице, лупила кривой, тяжелой палкой по спине и приговаривала: "Нажрался, скотина. Ну, счас придем домой, я тебе устро-о-ою. Умоешься, гад!". "Людочка, Людочка, люди ведь смотрят. Придем домой - там и бей".

Игорь в ту пору пил нечасто. Это уж потом, как похоронили трехлетнего Сережку, пил почти каждый день; и можно было видеть, как он вел вечерами домой пьяную женщину и также монотонно бубнил: "Людочка, Людочка, люди ведь смотрят.". "Ну и хрен с ними!" - выкрикивала Людочка и вдруг срывалась на плач: "Сереженька, Сереженька, сыно-о-о-ок! Сы-ы-но-о-че-е-к. Игорь, возьми пузырь самогонки. А? Ну, не будь скотиной. А?"

Игорь не хотел быть скотиной в глазах любимой женщины.

- Ты чего ее не пошлешь куда-нибудь?

-Кто знает? Люблю, наверно.

-Да за что? Люби себя - пропадешь ведь.

-Она тем более пропадет, если брошу. Раньше надо было, а теперь, после Сережки, не могу. Понимаешь, прихожу домой с работы, а она - пьяная. Спрашиваю, на что пила? Молчит. Открываю холодильник - мяса нету. Неделю мимо охраны вырезку в трусах проносил, а она пропила. Хотел отметелить, но чувствую - рука не поднимется. А она, хоть и пьяная, но тоже, видно, что-то чувствует. Сидит смеется. Давай, выпьем, что ли.

- Наливай. И все-таки ты - дурак.

-Хватит об этом.

После того, как Игорь пришел ко мне, оставив дома пьяную Людку и после нашего разговора, я только однажды еще раз пытался дать ему совет. Но советовать людям тонко всё чувствующим - дело неблагодарное, с человеком мыслящим - проще, тот подумает, подумает и, возможно, будет еще благодарен за полезное слово, но человек чувствующий, да еще влюбленный - глух к общему миру.

А личный мир Игоря, ради которого он и жил теперь на свете, еще долго воровала мясо из холодильника и меняла на самогонку, а когда мужа выгнали с работы за воровство и пьянство, Людочка ушла к другому мужчине. И жизнь с собой унесла.

- Игорь, перестань пить. Найди женщину. С ними интересней, чем с водкой.

- Где ее взять-то?

-Вон сколько объявлений в газете.

-Какие это женщины? Там шалавы.

-Сам дай объявление.

- Пошли они все! Пойдем лучше на кладбище сходим. И мы идем. По пути покупаем водки и начинаем предновогодний обход. Первая, самая крайняя, могилка Сережки. Пьем. Игорь вытирает слезы. Постояли. Помолчали. И - дальше, вокруг кладбища. Пройдем несколько метров по сугробам и - опять: наливаем, поминаем, выливаем стопку водки в изголовье. Здесь друг детства. Затем еще и еще, много. Мор девяностых.

Так и доходим, двое тридцатипятилетних долгожителей, до последней могилы кладбищенского полукруга, последнего приюта моего старшего брата, теперь уже ровесника. - С Новым годом, дорогие! Мы вас вспомним под бой часов, если проснемся, - бормочет Игорь по дороге домой. Больше мы с ним не виделись.

Знаю только, что отец вскоре выгнал его из дома, и Игорь всю весну, лето и осень жил в бане, которая стоит на отцовском подворье. Днем батрачил: то уголь кому-нибудь перетаскает в сарай, то дров наколет, то огород вскопает. Мало ли можно найти работы за бутылку самогона, пачку сигарет и кусок хлеба? А вечером пил с кем-нибудь и по темноте, через забор пробирался в баню. Он иногда звонил мне, если случалось работать там, где есть доступ к телефону. А потом и звонить перестал.

И вот, через год с лишним: "Привет. Это я, Игорь. Я сегодня из рабства бежал". Чем я мог помочь этому вневременному и несчастному человеку, который как усвоил в детстве, что "Человек человеку друг, товарищ и", так и остался верен себе самому, точно так же, как был верен своей непутевой жене и погибшим друзьям?

Пойдет немного времени, и вновь найдется какой-нибудь предприниматель, наобещает. И поедет мой Игорь с ним в дальнее село вносить непосильный вклад в развитие капитализма в России.

А младший брат Игоря, шустрый мужичок нового времени, все-таки довершит начатое дело и уговорит отца; и подпишет отец дарственную, и окончится на этом его грешное существование, как того требуют законы новой жизни, которую каждый для себя выбирает сам.

2002 год

Смотрите также:

• Крепка корнями. История одной немецко-украинской алтайской семьи →
• Григорий КУЗНЕЦОВ. Последняя пристань →
• Сергей АЛЕКСЕЕВ. Отчим →