Примерное время чтения: 8 минут
167

Владимир ДЁМИН. РУССКИЙ ХАРАКТЕР

«Пора сменить дислокацию, – подумал он. – Вот пришло время, что и на такое пустяшное дело, длиною в три шага, надо копить силы».

На кровати он долго лежать не мог. Чуть залежишься, хондроз, поразивший позвоночник, отдавал во все суставы, приходилось ежеминутно переворачиваться с бока на бок. Из-за частых его переворотов панцирная сетка кровати провисла почти до пола. «Может, от этого, а может, тоже от старости», - думал Федот. Много она чего на своем веку повидала и теперь также кряхтела, как и он сам.

Добравшись до печки и встав на приступку, с трудом забрался. Тут теперь предстояло пролежать до вечера. Печь после утренней протопки была еще очень горячая. Он постелил под себя обшарпанный овчинный полушубок, который носил еще в молодости, чудом уцелевший после многих переездов.

Лежать на печи было хорошо. Тепло, пробивавшееся сквозь полувылезшую овчину полушубка, ослабляло боль. Здесь, на печи, можно было подумать, подремать, а то и просто вспомнить прожитую жизнь. Чего за нее только не было!

«Как живут люди в городе без печи?» – думал Федот, поглаживая пристроившуюся рядом с ним, разомлевшую в тепле кошку. Он, всю жизнь проживший в деревне, не понимал, как можно обойтись без печи. Она тебя и обогреет, и накормит, и вылечит.

Ведь сколько раз за свою жизнь он простывал, а отлежится на печи - и снова здоров. Один раз, в гражданскую еще, спасаясь от колчаковской мобилизации в армию, целый день просидел в болоте, с головой окунувшись в воду, и дышал через камышовую трубочку. Хотя время было уже весеннее, вода еще не прогрелась. И как только ни пытались колчаковцы выкурить его и других деревенских дезертиров из болота: и стреляли, и гранаты бросали, а забрать из села так никого в тот раз и не смогли.

Две недели после этого не слазил Федот с печи. Пластом лежал, а вот помогло тепло-то. Оно, конечно, если, может быть не тогдашнее купание, спина бы теперь и не болела.

«А в войну с белофиннами, да и в отечественную тоже, пришлось померзнуть, не приведи господи», – перекрестился он, хотя всю жизнь прожил безбожником, да и сейчас не особо верил в его существование. Бывало, в Финскую по двое суток лежали в снегу, выслеживая «кукушек» противника. Правда, непонятно, кто кого выслеживал. Те, кукушки-то, тоже по столько же лежали в снегу. У кого нервы не выдержат, тот и новоиспеченный кандидат в жмурики.

«Рази он бы был, – размышлял он о боге, – мы что, хватили бы за жизсть столько горя, да ни за что. Всю жизнь прогорбатились на работе, всех врагов победили, а вот кроме этого пятистенка, да печи в нем, так ничего и не нажил к старости».

Федот перевернулся на другой бок, задремал. Во сне приснилась ему война, кони, тащившие по раскисшей весенней дороге пушки, как падали кони на колени от изнеможенья, а он сам, шедший за ними следом с облепленными грязью пудовыми ботинками и размотавшимися и слипшимися обмотками, размахивал кнутом, помогал им криком: «Ну давай, давай, родные, ну еще чуть чуть, ну еще немного».

Федот встрепенулся, проснулся. Тепло печи через облезшую от шерсти полу тулупа стало сильно припекать.

Вся жизнь его прошла рядом с конями, как мирная, так и военная. Все чего он достиг, и то, что остался жив, – все благодаря им.

Рос сиротой, был беспризорником, побирался, затем пристроился к одному коновалу в помощь, немного набрался от него знаний и сам стал полечивать скотину. В первые годы Отечественной служил при лошадях, все больше бывал в обозах, да в заградотрядах, куда его направляли в свободное от тыловых дел время. Ох, и недолюбливали же их солдаты с передовой!

Однако и во втором эшелоне жизнь была не малиной. Четырежды за войну был ранен, в общей сложности около года провалялся по госпиталям. Полчерепа было снесено осколком мины, из-за чего частично из его памяти выпали некоторые периоды довоенной жизни, да не хватало трех ребер, толи сломанных во время контузии, то ли мешавших полевому хирургу при операции.

Тяжело было на войне, страшно, но и здесь жизнь брала свое. Наоборот, все чувства были обострены. Никто из солдат и офицеров не думал о завтрашнем дне. Жили сегодняшним. Тоже, бывало, смеялись, шутили, любили, если было кого.

В памяти Федота всплыл случай, когда где-то уже в Польше, на третьем году войны, половину солдат их роты стал одолевать зуд в причинных местах, а некоторые даже засопливили кое-какими органами. Где они подхватили эту болезнь, черт их знает, но месяца три она жила в их подразделении. Никто в медсанбат не обращался, во-первых далеко, во-вторых еще не известно, есть ли смысл лечить? Сегодня жив, а завтра нет.

А вот к Федоту, как к коновалу, зачастили за лекарством. Он и сам не знал, чем ее, эту болезнь, лечить, отказывался, но не тут-то было. Подставляли к голове винтовку или нож к горлу и шли приступом: лечи, «крыса тыловая», и все. Деваться было некуда, война, а там не разбирают, чья пуля прилетела, своя или чужая. «Фу ты, черт, забыл, как эта болезнь-то называется? - сокрушался Федот. - Вот уж давно не болел, дак и не помню. Вроде как «батарея» по научному-то, что ли».

Лечил он сослуживцев, чем придется. Болезнь-то, с одной стороны знакомая, жеребцы тоже ею иногда болели, и симптомы те же, а вот как быть с дозами, тут были проблемы.

Давно война-то уж закончилась. Скоро тридцать лет будет, а вот воспоминания о ней остались. Зато то, что в молодости было, местами никак трезвый вспомнить не мог. Вот когда выпьет, хорошо вспоминается. Протрезвеет – опять не может вспомнить.

Так бы и не вспоминал, незачем, да вот как подопьет, крепко гонял Федот свою жену Марью. Лишь перед самой ее смертью, года за два до того, допившись до белой горячки, не стал брать в рот ни капли, как отрезал. Почему он гонял бабку, он и сам объяснить не мог.

Вспоминалась ему, выпившему, какая-то старая обида. Марья пряталась от него то в бане, то в хлеву за коровой, то на сеновале. Ждала, когда он, разбушевавшийся, заснет. Иногда бегала за внуками, запускала их вместо себя в избу. Увидев внуков, дед расцветал в улыбке, успокаивался, но как только вновь на глаза попадалась бабка, снова свирепел, хватал, что попадет под руку, и с криком «убью» носился за ней по улице.

Потом, на похоронах, помянув ее, просил прощенья, клялся, что не помнит за ней никаких грехов. После смерти Марьи женился еще несколько раз «на безгрешных» перед ним душах. Женщины попадались ему разные, но все были помоложе Марьи, да и как им не быть помоложе, когда самому ему было под восемьдесят. И вроде бы уцепиться у некоторых было за что, и верткие по хозяйству были, а вот все было не то.

Этих уже Федот гонял, зная, за что, за то, что они были не Марьей. Вот и сейчас, когда очередная его пассия, кряхтя, лезла к нему на печь, он беззлобно думал, что если ему будет суждено еще раз выпить, да если она подвернется под руку или он ее догонит, как он будет ее метелить, как же будет метелить!

Об авторе

Дёмин Владимир Андреевич, родился в с. Алтайское, Алтайского района Алтайского края, в 1952 году. Почетный работник науки и техники Российской Федерации, автор более сотни изобретений.

Смотрите также:

Оцените материал
Оставить комментарий (1)

Также вам может быть интересно